19 октября с. г., в день памяти апостола Фомы, на 93-м году жизни отошла ко Господу наша прихожанка Любовь Петровна Симон.
Любовь Петровна как представитель «старой гвардии» – тех, кто с самых первых дней существования ульмского прихода стал верным прихожанином – не мыслила себя вне общины. Будучи трудолюбивой, безотказно помогала всем, чем могла, активно способствовала становлению прихода, добросовестно несла несколько послушаний. Любила богослужение и не пропустила, пожалуй, ни одной литургии! Лишь последние годы из-за болезни она уже не могла посещать храм.
Любовь Петровна прошла свой земной путь, оставшись верной Господу. Жизнь её была нелегкой, много испытаний выпало на её долю, но она не сломалась, была жизнерадостной и умела благодарить Бога. Наверное, это та награда, которую Господь дает за веру и терпение!
Вечная ей память!
Отпевание и погребение состоялось 25 октября, во вторник, в 13.00 часов на кладбище Stadtteilfriedhof Wiblingen (Unterweilerstraße 1, 89079 Ulm).
Дорогие о Господе братья и сестры!
Просим ваших молитв о упокоении новопреставленной рабы Божией Любови! Всех, кто сможет, ждем на богослужение в нашем приходском храме помолиться об усопшей и поддержать молитвой, сочувствием и добрым словом её родных и близких!
Дни особого поминовения:
3-й день приходится на 21 октября с. г.
9-й день – на 27 октября с. г.
40-й день – на 27 ноября с. г.
Годовщина – 19 октября 2023 г.
День рождения – 23 февраля 1930 г.
День Ангела – 30 сентября н. ст./17 сентября ст. ст.
Предлагаем вашему вниманию интервью с Любовью Петровной Симон от 9 августа 2015 года, опубликованное в 2016 к престольному празднику нашей общины.
Я ВСЕГДА ЧУВСТВОВАЛА БОЖИЮ ПОМОЩЬ
– Любовь Петровна, расскажите, пожалуйста, нашим читателям, где и когда Вы родились, кто Ваши родители?
– Родилась я 23 февраля 1930 года в маленькой деревушке под названием Секретарка, в 25-ти километрах от г. Ачинска Красноярского края. Родители мои родились в Сибири: мама по соседству в деревне Лапшиха, а папа — в деревне Удачка. Но его родители приехали туда из Белоруссии приблизительно в 1905-1907 гг., как раз во времена столыпинских реформ освоения Сибири.
– А как они пережили революцию?
– О хозяйстве волноваться не пришлось, богатства у них никакого не было. Дедушка начал было разрабатывать тайгу, но дело это оказалось очень тяжелым. Тогда он занялся торговлей мясом: закупал животных, забивал и возил в город на продажу. И из одной такой поездки он не вернулся домой, по дороге его убили. Это было в 1926 году, папе исполнилось 16 лет. Он, два его брата и сестра остались без отца, сиротами, а бабушка – вдовой.
– А за что же его убили? Почему?
– Дедушку убили, забрали деньги, а лошадь пришла сама домой. Прибежала к воротам и ржет. Бабушка почувствовала, что-то неладно. Собрались, поехали и по дороге его нашли. Дедушка был очень большой физической силы и просто так его не смогли бы убить. Видимо, как-то хитростью остановили, что-то попросили, может, закурить. А ехал он в таком коробе большом плетеном и настолько сильно сопротивлялся убийцам, что короб проломился до самого дна. Дедушка выпал из короба, а было это зимой, и снег от его крови протаял до земли. Вот такая трагедия.
– Как сложилась жизнь Вашего папы дальше, удалось ли ему выучиться, получить профессию?
– Он закончил четыре класса церковно-приходской школы. В то время этого было вполне достаточно, чтобы грамотно писать. А потом он работал и умел делать руками все то, без чего в деревне не проживешь: катать валенки, шить сапоги, столярничать, плотничать, печи класть. Я от него всему научилась! Папа мой был приспособлен к тому, что в деревне нужно: валенки катал, сапоги шил, столяр был, плотник, печник. В 17 лет женился. Маме было 16. Она была неграмотной. У нее своя история, не менее трагичная. Ее отца во время революции убили прямо во дворе дома на глазах у детей. За что, почему, я не знаю! Отрубили ему голову. Со слов бабушки, голова покатилась по двору, а тот, который это сделал, сидел на лошади и сказал ей: «Принеси подушку мне в седло!» Бабушка принесла подушку… Мама и ее сестра тоже остались без отца, бабушка в одночасье овдовела. И вот потом, когда уже после революции немного все успокоилось, бабушка решила попытаться получить хотя бы какую-нибудь пенсию на сирот. Когда она вошла в кабинет, увидела того самого человека, который отрубил ее мужу голову. Страшно даже представить, что она пережила в этот момент! Она повернулась и сказала: «Я ошиблась, мне не сюда!» И ушла. И никакой пенсии уже не хотела. Вот и еще одна моя трагедия!
– Действительно, какие трагические события! Вернемся к Вашей семье. А сколько было лет маме, когда Вы родились?
– Маме исполнилось 19 лет. Потом родился брат. Хорошо помню: мне было три года, стою на сундуке и разглядываю его. Через несколько лет родился второй брат.
– А были ли родители верующими в то сложное время?
– У нас в деревне все люди были верующими, но об этом не принято было говорить. Церковь была приблизительно в 4-х километрах от нас, в церковь ходили. Меня в 7 лет бабушка первый раз взяла в церковь, это был и последний раз на многие годы.
– А почему?
– Почему?.. Сложилось так… Там, где мы жили, и церквей-то не было вокруг, все было разрушено. Храм был только в городе, в Ачинске, он не закрывался ни на один день, даже во время войны. Обе мои бабушки были верующими, строго соблюдали посты, молились перед иконами, не пропускали праздники – и Рождество Христово, и Пасху. Но как-то об этом не говорили много. Время было тяжелое.
– А в школу Вы когда пошли?
– В 1939 г. я пошла в 1-й класс, четыре класса закончила в своей деревне, а потом пришлось ходить в соседнюю деревню в 5-ти километрах от нас, где я и закончила 7 классов. Ходить надо было пешком каждый день туда и обратно или уходили в понедельник, а там снимали квартиру. Тяжело, конечно, все это было. И когда я закончила 7 классов, решила, что учиться дальше не буду. А ведь учителя приходили домой и родителям говорили, что я способная, надо учиться дальше. Но вот втемяшилось мне в голову! Хотя на тот момент я и не знала толком, чего хочу. Родители ни на чем не настаивали. Вот я и витала между небом и землей.
– Не было никого, кто мог бы помочь Вам с выбором, посоветовать?
– Да, кто бы мне пинка дал: вот твое место, давай иди (смеется)!
– А Вы послушались бы?
– Пожалуй, да. Но этого не случилось! А в 1947 г. пришел из Трудовой армии мой будущий муж, Виктор Александрович Симон, поволжский немец. Мне было 17 лет. (Прим. редакции: Трудовая армия – существовавшая в СССР с 1941 г. система принудительной трудовой повинности населения, призываемого в организованные по военному образцу трудовые организации, официально считавшаяся частью НКВД, а позже МВД республик и областей, в связи с особым периодом (Великая Отечественная война) в СССР. Формально все мобилизованные считались свободными людьми, которых защищали советские законы. Но на деле их жизнь регулировали декреты, инструкции и положения Комитета обороны. Контроль за мобилизацией и содержание мобилизованных возлагались на НКВД. Работали трудящиеся на добыче полезных ископаемых, лесозаготовках и в строительстве. С сентября 1941 по декабрь 1943 гг. в Трудармию мобилизовали исключительно советских немцев, даже женщин, и только с января 1944 г. происходит частичная ликвидация рабочих отрядов и колонн, их пополнение идет за счёт прибытия на территорию СССР граждан немецкой национальности, репатриированных из освобожденных Красной Армией стран и Германии). У него была большая семья, семеро детей. Их выслали с Волги и жили они в доме напротив. Маленькой, лет 11-ти, я часто приходила к ним, могла часами сидеть и смотреть, что они делают. Время прошло. В 1948 г. мы поженились, а в 1949 г. я родила первого ребенка.
– Закончились детские годы и началась взрослая жизнь. А что запомнилось больше всего из детства?
– Я не была требовательным ребенком, да и не принято это было. Жили мы просто, ничего не было. Есть – хорошо, нет – да и ладно! Вот потом, когда я вышла замуж…
– А у вас было хоть что-то или вы с нуля начинали?
– С нуля! Когда мы поженились, у нас в семье не было даже стакана, чтобы воды напиться. Не было ни вилки, ни ложки, ничего. Мы сказали свекрови, что уходим на самостоятельную жизнь. Она очень переживала, плакала. 8 января мы с Виктором поженились, а где-то в мае-июне ушли. У меня одна была перина, две подушки, одеяло – больше ничего. У мужа – то, что было на нем.
– А куда же вы пошли?
– Мы пошли к моей бабушке, маминой маме. Она отдала нам половину дома. Постепенно все устроилось. Уже через год родился первый ребенок. Мужа отправили учиться на комбайнера. Когда он выучился и стал работать комбайнером на машинно-тракторной станции (МТС), мы переехали в другую деревню. Я снова забеременела и родила вторую дочь. Потом Виктора послали учиться дальше, уже на бригадира. Мы переехали в город, жили у моей мамы, а когда он закончил учебу, его направили в другую деревню. Вот так мы и колесили! В 1954 г. родился третий ребенок. Потом я уже не выдержала, и муж купил недостроенный домик – сруб стоял, крыша была, окна, но внутри не было никакой отделки – ни стены не оштукатурены, ни печки – ничего! Это было в начале сентября; он меня туда привез и уехал. А я штукатурила весь этот дом и до конца сентября справилась. Печку сама класть я не решилась, помог печник. И вот когда дом был уже полностью пригоден для жилья, Виктор вернулся с работы, остался в этой деревне жить и работать. Но недолго пришлось мне радоваться этому дому, который я с такой любовью и трудом благоустраивала. До 1956 г. существовала комендатура, и муж мой как немец должен был отмечаться с определенной периодичностью, выехать никуда не мог. Конечно, к немцам относились негативно, поэтому наши дети были записаны на мою фамилию – Хоткевич и официально мы не были расписаны. Но как только сняли все ограничения и отменили комендатуру, мы тут же расписались, он поехал в районные органы власти и поменял все свидетельства о рождении детей, записав их на свою фамилию. Виктор никогда не хотел жить в Сибири, памятуя о том, что его семью, как и многих других, насильно выслали. Как раз многие немецкие семьи стали уезжать из Сибири. И он уехал посмотреть, как живется в Казахстане. Поселился в селе Зеленда, его поставили бригадиром, положили хорошую зарплату. Приехала и я туда с детьми, с нами приехал и брат Виктора с семьей.
Дом продала. А дали нам комнату в общежитии от МТС с мышами и крысами. Прожили мы какое-то время и у меня начались очень серьезные проблемы со здоровьем, до такой степени климат не подошел. И до того я устала от этого всего! И так сложилось, что я просто нахрапом заняла квартиру, которая предназначалась директору с женой, молодой паре без детей, у которых, помимо прочего, был там же и свой дом. Я так сказала: «Отсюда не уйду! Не могут мои дети жить вместе с мышами да крысами!» Как оказалось, в некоторых случаях я могу быть очень настойчивой! Кстати, именно в этой квартире я и сложила свою первую печь. Выдержала я в Казахстане всего полтора года, здоровье не позволило. Так мне было плохо, что я забрала детей и уехала к маме в Ачинск, где-то в середине лета. А осенью и Виктор вернулся, и мы поехали в Ангарск, где жил его троюродный брат. Там жили в юрте, разделенной на четыре части. Пусть и маленькое жилье, но своя крыша над головой, и я там хозяйка. Люди десятилетиями не имели, где голову приклонить, а мне всегда находилось какое-то жилье. Я всегда чувствовала Божию помощь! Около юрты у нас был небольшой участочек земли, так я умудрилась посадить там помидоры и собрать урожай в 70 ведер – сами ели, соседей угощали, да еще и продавали на рынке. Я тогда еще не работала, так как дети были маленькие. А потом из-за того, что залило подпол водой, юрта наша стала непригодной для жилья и нам дали новенькую 2-комнатную квартиру в центре города! Мы купили две кровати. Одна железная такая, с сеткой, я ее сама тащила домой! Другая – под мрамор. Как-то все устроилось, муж работал, я тоже устроилась на работу продавцом. И тогда я сказала, что больше никуда не поеду! Но не тут-то было! Приходит Виктор и говорит, что поедет в Кишинев, приехал его друг и сказал, что там очень хорошо. Куда, зачем?.. Ведь немцам не разрешалось жить в крупных городах, не прописывали. Так они, оказывается, селились в пригороде Кишинева.
– А почему?
– Отголоски войны, хотя позже уже пошло послабление. Вот пример. Моя дочка училась в медицинском техникуме в Кишиневе. Это уже столько лет прошло! И вдруг преподавательница спрашивает: «А у кого-то из наших учащихся папа немец?» Дочка встала и говорит: «У меня!» Ну и студенты все заступились за нее: «Какое это имеет значение?» Вот ведь трагедия какая! Так что была причина не давать сразу детям фамилию отца, проблемы были и на работе тоже. Да, ну и он уехал в декабре 1961 г. без меня в Кишинев. А я приехала к нему в феврале 1962 г.
– Все-таки приехали?
– Приехала! Виктор устроился на работу, сказав, что не женат, иначе не взяли бы. Живет в общежитии. Пишет мне: «Здесь так тепло и погода хорошая, петухи поют, приезжай, что-нибудь придумаем!» А у меня трое детей на руках! И я должна опять все бросить и ехать в никуда. Оставляю квартиру, собираю вещи, отправляю контейнером. Еду с детьми, в Москве пересадка. Добираюсь до Кишинева – куда идти? Ни в одной из гостиниц мест нет, возвращаюсь на вокзал. Дети устали, я устала, ни помыться, ни поесть толком негде. Спасибо начальнику вокзала, устроил нас в комнате матери и ребенка. Уложила детей, а мы с Виктором думаем, как нам дальше быть, в общежитие меня не пустят, ведь он сказал, что не женат. Ну и надумали! Пошла я в адресный стол будто бы его разыскиваю. Там женщина работала. Посмотрела на меня и говорит: «Что, бросил?» — «Да! Трое детей!» — «Вот подлец!». Дает мне адрес. Оставляю детей на вокзале, еду в общежитие, иду к директору предприятия, где Виктор работал. Показываю ему фото всей нашей семьи и все объясняю. Первое, что он у меня спросил: «Где дети?» И тут же распорядился детей с вокзала немедленно забрать, привезти сюда и поселить в комнату к Виктору. Вот о чем я говорила: меня всю жизнь сопровождает Спаситель! На профсоюзном собрании мужа, конечно, отругали, но комнату в семейном общежитии выделили: 18 кв. м., потолки высокие! Крыша над головой есть, дети пошли в школу. Но я не могла без прописки устроиться на работу, только случайными заработками перебивалась. С февраля 1962 г. мы жили в общежитии, а в 1964 г. где-то лопнули пруды и вода размыла фундамент, здание аварийное. И нам дали 3-комнатную квартиру! Такие жизненные события не бывают просто так, ведь люди десятилетиями ждали хоть какую-нибудь жилплощадь! Получила я прописку и пошла работать. В этой квартире мы дожили до 1979 г., вплоть до нашего отъезда в Германию.
– Как пришло решение уехать?
– В Кишиневе было много немцев-переселенцев. Все они собрались в католической церкви, приехали из близлежащих деревень.
– А Ваш муж католик?
– Протестант. В то время одна из дочерей уже вышла замуж, родственники мужа были здесь. И начались разговоры, что там жизнь лучше. Не рассуждали, не спрашивали, а как там на самом деле! Никто никогда об этом всерьез не задумывался, не спрашивал. Давайте поедем! И когда вторая дочь вышла замуж за немца, они всей семьей уехали в Германию. Я себе места не находила, поседела вся за месяц – одна, в чужом государстве, никого из родственников, никого! Каково это матери?! Правда, связь была, письма писали. А потом я уже не выдержала. Мы начали хлопотать об отъезде. Сначала нас не выпускали. И я молилась Божией Матери, чтобы Она нам помогла. Когда я выходила замуж, мама благословила меня иконой Богородицы, и эта икона была всегда со мной. Вот она-то мне и помогала!
– А что это за икона?
– Я, к сожалению, даже не знаю! Тем более, что, когда мы уезжали, я не смогла ее вывезти, пришлось ее отдать. Эта икона была большой ценности, письма 1700 года. Антикварная. Мне никогда не позволили бы ее вывезти, я отдала ее верующей женщине. Думаю, что эта икона хранила всю нашу семью! Однажды прихожу с работы, а в почтовом ящике приглашение в ОВИР получать паспорта. Так в декабре 1979 г. мы выехали в Германию, к дочке, по причине воссоединения семьи, потому что тогда других вариантов не было. И то, что мой муж немец, тогда во внимание не принималось.
– Остальные дети поехали с Вами?
– Нет, сын остался в России. А с другой дочкой, зятем и внуком мы приехали в Германию. И в конечном итоге нам определили местом жительства Ульм.
– Интересно, а каковы были Ваши первые впечатления от Германии?
– В Кишиневе, а это очень красивый и чистый город, я жила очень хорошо, у меня все было. Изобилие в магазинах не очень удивило, разнообразие – да. Поскольку я работала в торговле, в продуктах знаю толк и умею разбираться. Так вот здесь все невкусное! Колбасу мы вообще не покупаем никогда, мясо замачиваю на ночь, первый бульон всегда сливаю.
– А как с немецким языком? Как обучение шло?
– Я училась на курсах два года, Виктор один. Когда в школе я учила немецкий, что-то помнила, умела читать. Но не люблю немецкий язык! Пока училась, как и все, получала пособие. Потом работала в больнице на Safranberg. Было двое претендентов на это место: я и женщина из Югославии. Ночь накануне не спала. Утром рано поехала. И все думаю, как я буду, мне 50 лет в то время было. И вдруг водитель подошедшего автобуса открывает окно и зовет меня настойчиво в автобус. «Я, — говорит, — скажу Вам, когда выйти!» А я от волнения даже садиться не стала. Так и доехала! Я потом его искала, чтобы поблагодарить, но так и не нашла. Дали мне спецодежду, работа для меня знакомая. К работе я относилась ответственно, поэтому меня ставили на те места, где люди работали по несколько лет. Однажды я уронила большую банку со сметаной – все пять литров на полу. Вымыла пол, пошла и честно призналась, мол, готова заплатить. Начальник мой был ошарашен: «Успокойтесь, ничего не надо!» С тех пор мне стали доверять другие ответственные работы, то, что делали только местные немцы! И язык как-то на практике легче усваивался!
– Давайте теперь об о. Митрофане. Как все получилось, ваша первая встреча?
– Мы с Виктором в свободное время часто ездили по округе в поисках православной церкви. Рая (прим. редакции: Раиса Александровна Соболева) ездила в Штутгарт, а у меня как-то не получалось, далековато. Я все прогуливалась мимо часовни, мы любили погулять по центру Ульма. Я слышала, что когда-то в этой часовне служили православные греки. А теперь она закрыта. Там скважина замочная такая большая была, и я все время туда заглядывала, но ничего, кроме фрески над алтарем, там не было видно. В один из таких приездов смотрю, свечи горят! Какие свечи, откуда? Я так неуверенно открываю дверь, на скамейке сидит о. Митрофан, с ним Таня Волохонская была. Он мне говорит: «Входите, входите!» Я вошла и не знаю, что мне делать, как поступить, растерялась.
– А если бы Вы в России были?
– Там бы я знала. А здесь все так неожиданно! Как-то в Кишиневе после работы я зашла в храм. Началась вечерняя служба. А я не знаю, что делать, была-то я в церкви в 7 лет, и то от бабушки получила, потому что вертелась, как юла! Побыла я на службе, хор так красиво пел, и что-то во мне словно перевернулось, будто бы меня кто на небо поднял! Пришла я домой и говорю: «В воскресенье мы идем в храм!» И всей семьей пошли. Всю службу я проревела – неописуемой красоты богослужение, пение, дьяконский бас!.. Это было мое первое посещение храма, не считая того единственного в детстве!
– Вернемся в Ульм. И в часовне никого не было? Только о. Митрофан и Таня?
– Да, именно так. Я вошла, а о. Митрофан говорит: «Вот теперь мы начнем богослужение». Потом он предупредил меня, что теперь служба будет два раза в месяц. Это было в 1994 г. Рая позвонила мне рассказать о том, как они съездили на службу в Штутгарт, а я говорю, что теперь и в Ульме есть священник. Они пришли на вторую службу. Часовня была открыта, люди заходили. Начало, как всегда, было организационное: о. Митрофан приезжал, надо было его встретить, принять, покормить. Меня из Виблингена возил муж. Он бывал на службе, позже и на мероприятиях, чаепитиях, праздниках. Мы снимали подходящий зал. Все делали и готовили сами. Пироги пекли, салаты всякие делали, на Масленицу – блины! Вот на моей маленькой кухне собирались, Рая приезжала, Люда Иванова. Отец Митрофан очень любит мой пирог с ревенем. Обеды обычно проводили у Раи, у них квартира была побольше. Когда нужно было, о. Митрофан оставался ночевать. Работал в ту пору в ульмском оперном театре Алексей Тарасов (прим. редакции: нынешний бэк-вокалист группы «Любэ»). Как он пел замечательно на наших посиделках! И на службу приходил, пел в нашем хоре церковном.
– А правда, что Вы не пропустили ни одной службы?
– За то время, когда о. Митрофан служил и когда о. Максим начал служить, я, действительно, не пропустила ни одной службы, конечно, кроме того, когда я болела. И вечером, и утром. Теперь я уже вечером не хожу, Жалко, но не могу!
– Вот интересно, а Вы заметили изменения в Вашем восприятии мира с того времени, как Вы воцерковились, поменялись ли Ваши взгляды на жизнь?
– Конечно, поменялись и очень поменялись! Если бы возможно было бы все вернуть назад!
– А назад куда? В какой момент?
– В те далекие мои годы, молодые… Я бы совершенно по-другому жизнь бы строила. Никогда бы не стремилась что-то копить, только самое необходимое для жизни. Остальное все – пустое. Я говорила, что мы со стакана начали. Но тогда надо было, ведь человек живой, ему жить надо. Детям надо, нельзя, чтобы они страдали. И мысль такая, что что-то надо запасти, чтобы было потом. Оставь себя на волю Божию и все будет. Я не знаю, по какой милости Божией все мне предоставлялось! Совсем по-другому смотрела бы на жизнь и многое не сделала бы из того, что я сделала. Теперь у меня совершенно другие взгляды на жизнь, там и здесь. Я не скажу, что мне плохо здесь. Мне, собственно, и не надо богатства, у меня есть, что пить, что есть, что одеть. Я по-другому бы жизнь построила. Тогда все время думала: «Ах, надо больше заработать, надо это, надо то, это надо детям». А надо ровно то, что есть! Просто правильно все распределить и принимать ту жизнь, те обстоятельства, которые посылает Господь, не стремиться к какой-то другой жизни.
– А о. Митрофан оказал на Вас какое-либо влияние?
– Несомненно! Он очень добрый человек, прекрасный! Он принимал людей такими, какие они есть. Призывал быть честными по отношению к Церкви. За 20 лет несколько раз поменялся контингент прихожан. Тех, первоначальных, практически не осталось.
– А что Вы можете рассказать о Инне Вайсхайм?
– Это был очень милый, добрый, отзывчивый человек. Очень добрый и светлый! Она вообще никогда никому ни в чем не могла отказать! Царствие ей Небесное. У нее была родная сестра, у той своя семья. А Инна жила с мамой в доме. Благодаря ее стараниям и средствам появилась возможность постоянного проживания настоятеля нашей общины в Ульме.
– А как появился на приходе о. Максим?
– Он приехал вместе с о. Митрофаном, который его и представил прихожанам. А по прошествии некоторого времени о. Максима назначили настоятелем Ульмского прихода. Ему приходилось ездить из другого города, останавливался он, как правило, у Раи. Это утомительно для него и прихожанам хотелось, чтобы священник был рядом. Инна Вайсхайм помогла, о. Максим переехал. Приход рос. При о. Митрофане денег за свечи не брали. Но, к сожалению, люди наберут свечей, а положат два евро. И у нас ни свечей, ни денег! А он даже допустить не мог, что кто-то обманет. Так вот и появилась церковная лавка в часовне, в углу справа от входа. Рая стала старостой, даже и кандидатур других не было.
– А Вы так до сегодняшнего дня в лавке!
– Да, вот уже 20 лет!
– За 20 лет произошли существенные изменения. Какие бы отметили особо?
– Когда перешли в новый храм, Знаменский, тут уж о. Максим встал во весь свой пастырский рост! Началось поучение, а до этого, как мне кажется, был как бы момент такой организаторский. Люди приходят – уходят, но есть костяк, основа прихода. Много людей прошло за эти годы! По моему мнению, о. Максим провел очень большую работу и среди тех, кто несет церковные послушания, и среди рядовых прихожан! Бывают и недовольные, куда ж без них!.. А некоторые считают, что на праздник надо придти, а остальное – необязательно! Меня очень радует, а я прихожу всегда рано, что много молодых людей. Они приходят заблаговременно, исповедуются, причащаются. Раз ты пришел в церковь, ты ищешь Бога! Это отрадно, это значит, что проповедь о. Максима приносит свои плоды, приводит их к размышлению, к поиску Бога. Когда каждый может сказать о проповеди: «О, это про меня!», значит, человек что-то понял, осознал. Отец Митрофан произносил проповеди на немецком, такие они были просительные, что ли, призывал не забывать Бога, а о. Максим проповедует в другом ключе, построже.
– А вот дети? Сейчас их у нас много! Что Вы скажете?
– И слава Богу!
– Есть разница, конечно, что Вы о детях скажете?
– Я не могу судить о детях что-либо. Пожалуй, в плане поведения. Если сказано нельзя, то нельзя. Если должна быть тишина, то… Конечно, ребенок не может быть неподвижным долгое время, но все же надо приучать, где-то выйти с ним на улицу. Но в храме, во время богослужения должна быть абсолютная тишина. Это трудно, но необходимо. Этот труд должна подъять на себя мама, это она уже должна ребенку преподнести. Бывает так, что на службе ничего не слышно! А ведь священнику очень трудно сосредоточенно молиться, когда шум со всех сторон. Вот предложите ребенку прочитать стихотворение, а мама в это время будет шуметь. И вот когда он собьется, скажет, что мама ему мешает. Так ты тоже мешаешь батюшке! И еще как!
– Спасибо, надо будет обязательно на занятиях Воскресной школы детям такое предложить! А что бы Вы хотели пожелать настоятелю, общине?
– Единственное, чего мне хотелось бы пожелать, так это честного отношения людей друг к другу, без предвзятости. Это, по-моему, самое главное. Ну и здоровья!
Елена Хэдерле
